Князь Данила-Говорила
Жила-была старушка-княгиня; у нее росли сын да дочь - такие дородные, такие
хорошие. Не по нутру они были злой ведьме: "как бы их извести да до худа
довести?" - думала она и придумала; скинулась такой лисой, пришла к их матери и
говорит: "Кумушка-голубушка! Вот тебе перстенек, надень его на пальчик твоему
сынку, с ним будет он и богат и тороват, только бы не снимал и женился на той
девице, которой мое колечко будет по ручке!" Старушка поверила, обрадовалась и,
умирая, наказала сыну взять за себя жену, которой перстень годится.
Время идет, а сынок растет. Вырос и стал искать невесту; понравится одна,
приглянется другая, а колечко померяют - или мало, или велико; ни той, ни другой
не годится. Ездил-ездил и по селам и по городам, всех красных девушек перебрал,
а суженой себе не сыскал; приехал домой и задумался. "О чем ты, братец,
кручинишься?" - спрашивает его сестра. Открыл он ей свое бездолье, рассказал
свое горе. "Что ж это за мудреный перстенек? - говорит сестра. - Дай я померяю".
Вздела на пальчик - колечко обвилось, засияло, пришлось по руке, как для ней
нарочно вылито. "Ах, сестра, ты моя суженая, ты мне будешь жена!" - "Что ты,
брат! Вспомни бога, вспомни грех, женятся ль на сестрах?" Но брат не слушал,
плясал от радости и велел сбираться к венцу. Залилась она горькими слезами,
вышла из светлицы, села на пороге и река-рекой льется!
Идут мимо старушки прохожие; зазвала их накормить-напоить. Спрашивают они: что
ей за печаль, что за горе? Нечего было таить; рассказала им все. "Ну, не плачь
же ты, не горюй, а послушайся нас: сделай четыре куколки, рассади по четырем
углам; станет брат звать под венец - иди, станет звать в светлицу - не торопись.
Надейся на бога, прощай". Старушки ушли. Брат с сестрой обвенчался, пошел в
светлицу и говорит: "Сестра Катерина, иди на перины!" Она отвечает: "Сейчас,
братец, сережки сниму". А куколки в четырех углах закуковали:
Куку, князь Данила!
Куку, Говорила!
Куку, сестру свою,
Куку, за себя берет.
Куку, расступись, земля,
Куку, провались, сестра!
Земля стала расступаться, сестра проваливаться. Брат кричит: "Сестра Катерина,
иди на перины!" - "Сейчас, братец, поясок развяжу". Куколки кукуют:
Куку, князь Данила!
Куку, Говорила!
Куку, сестру свою,
Куку, за себя берет.
Куку, расступись, земля.
Куку, провались, сестра!
Уже остается одна голова видна. Брат опять зовет: "Сестра Катерина, иди на
перины!" - "Сейчас, братец, башмачки сниму". Куколки кукуют, и скрылась она под
землей.
Брат зовет еще, зовет громче - нету! Рассердился, прибежал, хлопнул в двери -
двери слетели, глянул на все стороны - сестры как не бывало; а в углах сидят
одни куклы да знай себе кукуют: "Расступись, земля, провались, сестра!" Схватил
он топор, порубил им головы и побросал в печь.
А сестра шла-шла под землею, видит: стоит избушка на курьих ножках, стоит-
перевертывается. "Избушка, избушка! Стань ты по-старому, к лесу задом, ко мне
передом". Избушка стала, двери отворились. В избушке сидит девица красная,
вышивает ширинку серебром и золотом. Встрела гостью ласково, вздохнула и
говорит: "Душечка, сеструшечка! Рада я тебе сердечно и привечу тебя и
приголублю, пока матери нет; а прилетит, тогда беда и тебе и мне; она у меня
ведьма!" Испугалась гостья таких речей, а деваться некуда, села с хозяйкой за
ширинку; шьют да разговаривают. Долго ли, коротко ли, хозяйка знала время,
знала, когда мать прилетит, обратила гостью в иголочку, заложила в веничек,
поставила в уголок. Только она ее прибрала, ведьма шасть в двери: "Дочь моя
хорошая, дочь моя пригожая! Русь-кость пахнет!" - "Матушка-сударыня! Шли
прохожие да зашли водицы напиться". - Что ж ты их не оставила?" - "Стары,
родимая, не по твоим зубам". - "Вперед гляди - на двор всех зазывай, со двора
никого не пускай; а я, поднявши лытки, пойду опять на раздобытки". Ушла; девушки
сели за ширинку, шили, говорили и посмеивались.
Прилетела ведьма; нюх-нюх по избе: "Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая! Русь-
кость пахнет!" - "Вот только заходили старички руки погреть; оставляла, не
остались". Ведьма была голодна, пожурила дочь и опять улетела. Гостья отсиделась
в веничке. Скорее принялись дошивать ширинку; и шьют, и поспешают, и
сговариваются: как бы уйти от беды; убежать от лихой ведьмы? Не успели
переглянуться, перешепнуться, а она к ним в двери, легка на помине, запопала
врасплох: "Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая! Русь-кость пахнет!" - "А вот,
матушка, красная девица тебя дожидает". Красная девица глянула на старуху и
обмерла! Перед ней стояла баба-яга костяная нога, нос в потолок врос. "Дочь моя
хорошая, дочь моя пригожая! Топи печь жарко-жарко!" Наносили дров и дубовых и
кленовых, разложили огонь, пламя из печи бьет.
Ведьма взяла лопату широкую, стала гостью потчевать: "Садись-ка, красавица, на
лопату". Красавица села. Ведьма двинула ее в устье, а она одну ногу кладет в
печь, а другую на печь. "Что ты, девушка, не умеешь сидеть; сядь хорошенько!"
Поправилась, села хорошенько; ведьма ее в устье, а она одну ногу в печь, а
другую под печь. Озлилась ведьма, выхватила ее назад. "Шалишь, шалишь,
молодушка! Сиди смирно, вот так; гляди на меня!" Шлеп сама на лопату, вытянула
ножки; а девицы поскорей ее в печь посадили, заслонками закрыли, колодами
завалили, замазали и засмолили, а сами пустились бежать, взяли с собою шитую
ширинку, щетку и гребенку.
Бежали-бежали, глядь назад, а злодейка выдралась, увидала их и посвистывает:
"Гай, гай, гай, вы там-то!" Что делать? Бросили щетку - вырос тростник густой-
густой: уж не проползет. Ведьма распустила когти, прощипала дорожку, нагоняет
близко... Куда деваться? Бросили гребенку - выросла дуброва темная-темная: муха не
пролетит. Ведьма наострила зубы, стала работать; что ни хватит, то дерево с
корнем вон! Пошвыривает на все стороны, расчистила дорожку и нагоняет опять... вот
близко! Бежали-бежали, а бежать некуда, выбились из сил! Бросили ширинку
златошвейную - разлилось море широкое, глубокое, огненное; поднялась ведьма
высоко, хотела перелететь, пала в огонь и сгорела.
Остались две девицы, бесприютные голубицы; надо идти, а куда? - не знают. Сели
отдохнуть. Вот подошел к ним человек, спрашивает: кто они? и доложил барину, что
в его владеньях сидят не две пташки залетные, а две красавицы намалеванные -
одна в одну родством и дородством, бровь в бровь, глаз в глаз; одна из них
должна быть ваша сестрица, а которая - угадать нельзя. Пошел барин поглядеть,
зазвал их к себе. Видит - сестра его здесь, слуга не соврал, но которая - ему не
узнать; она сердита - не скажется; что делать? "А вот что, сударь! Налью я
бараний пузырь крови, положите его себе под мышку, разговаривайте с гостьми, а я
подойду и хвачу вас ножом в бок; кровь польется, сестра объявится!" - "Хорошо!"
Вздумали - сделали: слуга хватил барина в бок, кровь брызнула, брат упал, сестра
кинулась обнимать его, и плачет, и причитывает: "Милый мой, ненаглядный мой!" А
брат вскочил ни горелый, ни болелый, обнял сестру и отдал ее за хорошего
человека, а сам женился на ее подруге, которой и перстенек пришелся по ручке, и
зажили все припеваючи.
